Мир под видом вечности

Да, я графоман. Если позволите, то буду сюда скидывать всякого рода мелочи. )
Оно по КПК, но столь ничтожное, что в фанфикшн класть стыдно.


Айон возвращается в Эден. Лаборатория кошака раскромсана, разметелена и лежит в руинах.
- Шэйдэ, ты снова украла мою валерьянку!!
Кошак, задумчиво раскачиваясь на шторе:
- Как он догадался? Профессионал!

Мой шеф? Шеф бросил вызов небесам и земле, - он может себе это позволить. Знаете, это ужасно весело - быть против всех! Мальчишеская мечта о свободе, ради которой надо идти по трупам? Возможно. Он эгоист, но я не меньшая эгоистка, поэтому я легко пройду за ним по этим трупам, прекрасно зная, впрочем: один неверный шаг, и меня никто не станет отскребать от пола. Жалеть обо мне – тем более, к чему жалеть о кошках? Особенно о таких раздражающих, правда, Дженай?
Ха! Шефу я нужна, а посему раздражать Грешников могу столько, сколько моя чёрная душа того пожелает. Подумать только – до беспамятства нужна умопомрачительно-всесильному Айону со всеми его штучками вроде сидения на карнизе, закинув ногу на ногу, с этой пижонской манерой поправлять очки, с цитатами из Библии минуты на полторы, с привычкой ходить, засунув руки в карманы, и проч. и проч. А всё почему? Правильно, потому что Шэйдэ – умничка, каких поискать!
Мой шеф… мой шеф обожает вызывающе-лицемерный белый цвет, любит резкие переходы от задушевности к беспощадности, и как никто, умеет изобразить поэтическую задумчивость. А ещё, когда мы теряем кого-то, шеф виртуозно делает вид, что так оно и надо. Я – смеюсь, Дженай бесится, а шеф молчит, наклонив голову и едва заметно улыбаясь. Сильно подозреваю, кстати, что именно из-за него пошла гулять легенда о неспособности демонов к чувствам. А мы ведь умеем любить… правда, Дженай? Ох, не могу, расскажу вам эту драму, если от смеха раньше не помру. В команде – классический любовный треугольник: неудачник Дженай, с трепетом относящийся к femme fatale Ризэль, которая, в свою очередь, влюблена в шефа похуже бедняжек Мисс Источник Силы. И Айон, на которого влюблённые в него женщины действуют как снотворное (по крайней мере, после первого же акта благотворительности он воображает, что стал чрезмерно добродетелен, и начинает разыгрывать партию принца Датского). Смотреть на этих троих – попкорна не хватит!
Шеф любит, да. Шеф любит нас, пока мы ему нужны. А потом – я уверена – он и бровью не поведёт, когда нас всё-таки прикончат. Выйдет из драки без единого пятнышка на ослепительных рукавах, сядет у своей любимой лампы, прищурясь, задумчиво покачает в руке широкий коньячный стакан, и на следующий день уже забудет, что была на свете одна полусумасшедшая девчонка по имени Шэйдэ.
И всё же – я иду за ним. Иногда по вечерам он сидит на диване с ногами, странно непохожий на самого себя в тонком чёрном свитере – беспросветно юный, беспросветно усталый. И тогда мне хочется схватить его за руки, и заорать, чтобы прекратил строить из себя железяку, немедленно, сию же минуту! И провести по белоснежным прядкам волос, и разглядеть, что глаза у него на самом деле – пронзительно-серые, никак иначе.
Да, я иду за ним – из-за мальчишеской мечты о свободе, из-за того, что у шефа на самом деле серые глаза, и… и потом, ведь это ужасно весело – быть против всех!

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Во-первых, этот, пусть и маленький, ШЕДЕВР я перетащу в Фанфики (как только разберусь, как это сделать).

Перечитывала раза три... и это только пока...


Ну надо же... такое точное описание... прямо встает перед глазами это чудо...


Именно изобразить, это да...


*записано в карманный сборник афоризмов... автор - Gaba-Morto*

Серые глаза...серые!!!! А ведь... *ушла в задумчивость..*

В общем, низкий поклон автору!!! Браво!!! Настолько прочувствованной записки я еще не видела... И этот "вроде разговор по душам с Дженаем".....

Шапка как для фика и в соответствующий раздел

_________________
I must not fear.
Fear is the mind-killer.
Fear is the little-death that brings total obliteration.
I will face my fear.
I will permit it to pass over me and through me.
And when it has gone past I will turn the inner eye to see its path.
Where the fear has gone there will be nothing.
Only I will remain.

O_o
всё, что я могу сказать по этому поводу. )

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Gaba-Morto
Ну я же правду сказала - действительно красиво написано...

_________________
I must not fear.
Fear is the mind-killer.
Fear is the little-death that brings total obliteration.
I will face my fear.
I will permit it to pass over me and through me.
And when it has gone past I will turn the inner eye to see its path.
Where the fear has gone there will be nothing.
Only I will remain.

Красиво... Эх...

_________________
Бог есть!
[ДУРАК] Туточки я, туточки... Зато белый и пушистый!

Я надеюсь, мне будет позволено мелочи складывать в одну тему, чтобы не засорять раздел.
Я даже шапку сделала, чтобы не нервировать админов. ) Хотя тут быстрее всё дело прочитать, нежели шапку.

Автор: Gaba-Morto
Название: Уснувшее время
Жанр: V
Персонажи: Иешуа, Эван Ремингтон
Предупреждение: да, это именно тот случай, когда «бред больного человека» 
Саммари: Очередные сопли на модную в СС тему безвременности.


Эта комната находится под самой крышей, почти на чердаке – деревянные стены, старые кресла-качалки, рыжий абажур настольной лампы и едва уловимый запах кипариса.
Те, кто слышали об этом месте, улыбаются – светло и чуть печально.
Кто здесь живёт? Мальчик по имени Иешуа.
Мальчику двенадцать лет. Что? Нет, я не шучу. Пусть, пусть он выглядит на двадцать два – ему двенадцать. Растрёпанные светлые пряди, небрежно повязанный галстук, брюки и босые ноги – мальчик каждый вечер, укутавшись в клетчатый плед, сидит у окна. Он ждёт. Ждёт, когда в темнеющем небе среди зажигающихся звёзд появится нефритовая дорога. И тогда вошедшая сестра возьмёт мальчика за руку, и они уйдут – ладонь в ладони – по этой дороге. Далеко-далеко…
Но дорога всё не появляется. А мальчик сидит у окна, пока его не одолевает предрассветный сон, и человек с усталыми глазами не переносит его, по-детски лёгкого, с подоконника на узорчато-мягкий диван.
По комнате раскиданы рисунки – пастельные цвета, яркие краски – вперемешку, осенними листьями под ногами, несбывшимся будущим. На всех рисунках – одни и те же люди; это создаёт иллюзию безумия, старого альбома с фотографиями давно умерших людей. Иногда, особняком от вечных троих детей (двое – светлоголовые, третий – со странно-смешной фиолетовой косичкой), на рисунках появляется девушка, фарфорово-бледная, с вечной грустинкой в агатовых глазах. Мальчик всё никак не может вспомнить, откуда знает её, а отец Эван мягко переводит разговор всякий раз, когда мальчик спрашивает об этой девушке.
Отец Эван по-турецки сидит у камина, часами неотрывно глядя в огонь, озябшими ладонями обнимая чашку с земляничным чаем. У отца Эвана болит голова – страшно, изводяще и размеренно. Мальчик касается его висков пальцами, пропахшими шоколадом и красками, и боль отступает, но Иешуа неизвестно, что это ерунда – по сравнению с тем, как саднят старые шрамы на лопатках. А отец Эван знает, что эту боль мальчику вылечить не под силу.
«Всё было напрасно, и моя вина в… во всём».
Время, уснувшее в ладонях мальчика, не властно над ними обоими – вечное ожидание, вечное чувство вины. Они рассказывают друг другу волшебные сказки с непременно счастливым концом, запертые в своих судьбах, несбывшиеся, - двенадцатилетний апостол и бескрылый ангел, так и не сумевшие спасти то, что было им дорого. Бессилие одного – беспамятство, бремя второго – память; полынного цвета латынь окутывает углы комнаты, насмешливо глядит в расчерченное на квадраты окно рыжая луна, символ незавершённости этой сказки, незавершённости – но не для обитателей этого дома.
Им – душистый чай в фарфоровых чашках, им – краски и дивные рассказы о путешествиях, им – быть отголоском этой до боли красивой истории.
Им – держать в не согретых ладонях уснувшее время.

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Gaba-Morto
Мой тебе поклон... так слова подобраны... такая мысль... эх, зависть моя белая)

А на последние две строчки у меня уже глюки пошли)

_________________
I must not fear.
Fear is the mind-killer.
Fear is the little-death that brings total obliteration.
I will face my fear.
I will permit it to pass over me and through me.
And when it has gone past I will turn the inner eye to see its path.
Where the fear has gone there will be nothing.
Only I will remain.

2 Gaba-Morto
Я ваш фанат навечно!=))))
Фанфики написаны просто отлично, мне больше всего первый понравился - красивое сочетание юмора и грусти.=))))

_________________
...Подставить скулу под удар сапогом,
Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, нет в нем берегов -
Мы вышли на берег другой.
В душе - темнота, и в конце - темнота,
И больше не надо прощать ни черта,
И истина эта мудра и проста,
Как вспышка ножа у хребта.

Да, вот теперь можно пойти и повеситься с радостным ощущением своей бездраности. )

Автор: именнооно, или ваше покорное Gaba-Morto
Название: Реквием по ангелу
Жанр: назовём это драмой
Рейтинг: детский, хотя людям с нормальной психикой лучше не читать
Персонажи: Эван Ремингтон, Шэйдэ
Предупреждение: мерзейшие сопли. Мерзейший текст - ломаный, кто что хочет, тот то и понимает. Навеяно разговором с Солой, посему ей же эту муть и посвящаю. (Вот. Да. Злая я).
Саммари: всё предельно просто. Он её убил, а она воскресла и пришла просто поговорить.


Третья четверть сентября - в пригороде тихо, мягким хрусталём - воздух, нагретые стволы старых яблонь, жёлтые листья на каменных дорожках, приглушённо-светлое небо.
Он мало напоминает того преподобного Ремингтона, в которого были влюблены поголовно все девочки-экзорцистки Ордена – прямого, затянутого в чёрное, спокойно-уверенного, антично-правильного, казавшегося бы скучным, если бы не золотые дьяволята в чернильных глазах. Ныне эти искорки погасли, и отец Эван, по-прежнему светлоголовый, точёный, кажется, погас вместе с ними.
Белый свитер крупной вязки, кресло на веранде, отложенная в сторону книга – когда он закрывает глаза, подставляя лицо сентябрьскому солнцу, ему кажется, что тяжесть вины и усталости слегка отступает.
- Ангел…
«Ангел… ангел…» - шёпот листьев из разных углов сада.
Эван Ремингтон открывает глаза.
- Кто здесь?
- Твой ночной кошмар, - звонко, язвительно. Ночные кошмары так не разговаривают.
Она сидит на перилах, тонкая, гибкая – короткие лохмы, вишнёвые глазища, солнечные зайчики в круглых стёклах. Закатная кошка, видение ехидства и философии.
- Грешница?..
Если возможно такое, то…
- Ах, с вашей стороны чертовски мило узнать меня, министр Ремингтон!
- Больше не министр, - почти машинально отвечает он; в висках стучат железные молоточки. На автомате выстраивается цепь выводов: кто мог вернуть её к жизни, и если он может возвращать, то каких последствий стоит ожидать…
И вдруг – обрывается. Зачем, к чему всё это? Отстаньте, я беспомощен, я устал. Я так устал…
Вертикальные зрачки – в узкие щёлки, Грешница пытливо склоняет голову набок.
- Надеюсь, тебя уволили за убийство беззащитной девушки! – фыркает.
- Я никогда не убивал беззащитных девушек, - ответ – в тон, глаза – непроглядный бархат.
- Один - один, уел, признаюсь, - легко сдаётся. - И всё же – должок за тобой, святой отец.
- Будешь драться? – рука ложится на бедро, забывая, что крестовины меча там давно нет.
- Ну… вообще-то я намекала на чашку чая.
Что ей нужно? Господи, как я устал, я не спал десятилетия… Что ей нужно?
- Прости, у меня нет привычки пить чай с демонами.
- А у меня – с ангелами. Всё когда-то приходится делать в первый раз. Слушай, Ремингтон, я что, не имею права просто поговорить с собственным убийцей?

Обречённым и печальным взглядом Эван Ремингтон наблюдает за постепенным исчезновением булочек в своём доме.
- Понятно. Ты решила не убивать меня просто так, а извести голодом.
- Ценю за юмор, - невнятно и бессовестно хвалит его Шэйдэ. Дёргает головой, чтобы съехавшие на кончик носа очки приняли изначальное положение.
Пыльные шторы бесцветных полутонов, белый фарфор чашек, выцветший вельвет кресел. Безысходность, размеренность, безнадёжность – кошка вдыхает их вместе с воздухом.
Эк тебя приморозило, ангел…
- Что, не хватает сил идти дальше? – тихо, щурясь на солнце.
Преподобный молча отворачивается к окну, путает солнечные лучи в длинных ресницах. Десять лет назад он ни за что бы не повернулся к врагу спиной…
- Я больше не стою на вашей дороге. Что вам от меня надо?
- Как же вы невыносимы, Светлые! А ну-ка посмотри на меня! В глаза смотри, мудрый ты наш! Ну? Я вернулась с того света. Уж наверное, я знаю что-то, чего не знают другие, и уж наверно я не буду мстить тому, кто шёл к своей цели, пусть и отличной от моей. Ну, веришь ты мне?..
- Перестань орать, - так спокойно и чётко, что кошка замолкает. – Лучше жуй свою булку. Не хочешь говорить, что вам надо – не говори. У меня много времени.
Запах вишнёвых листьев, кофе, горьковато-светлой латыни окутывает комнату прозрачностью, звоном нервов, отточенностью мыслей.
- Ну и ладно. Параноик, - обиженно надувает губы, не забывая, впрочем, пошарить в почти опустевшей корзинке с выпечкой.
Не скрываясь и не отводя взгляда, Шэйдэ беззастенчиво разглядывает его – разлёт бровей, светлые прядки до самых глаз, усталые уголки губ, узко-зябкие ладони.
И ей до невозможности хочется не то заорать, чтобы хоть как-то прервать эту гнетущую тишину, не то коснуться – мимолётно – его пальцев.
- Ты ни в чём не виноват, Эван Ремингтон.
- Одну не уберёг, вторую не сумел. Всю жизнь, как проклятый, опаздываю на момент. Всё, что пытаюсь удержать – рушится. Тоже мне, ангел-хранитель. Предел сил – сознать, что бессилен…
Он осекается, осознав, что говорит это вслух.
- Начал – договаривай, поздно останавливаться, - Шэйдэ опускает глаза; слова его будто хранят отголосок физической боли.
- Остановиться никогда не поздно, - преподобный нервно ищет чётки в кармане брюк. Он почти ненавидит сейчас и себя, и эту кошку, которой всё-таки удалось вызвать его на разговор. – В этом и есть отличие наших философий. Вы говорите, что было принесено слишком много жертв, и уже поздно останавливаться. Мы говорим – слишком много было принесено жертв, и необходимо остановиться, дабы не допустить, чтобы жертв стало больше.
- Много тебе принесла эта способность останавливаться?! – она вдруг взрывается. – Шеф твой пальцем не пошевелил, чтобы тебе помочь! Да с тобой в одной комнате находиться невозможно, голова болеть начинает от твоей виноватости!
- Ну вот, наконец-то мы разобрались, зачем ты пришла, - мерный стук кипарисовых шариков в бледных пальцах.
In te, Domine, speravi, non confundar in aeternum, salvum fac populum tuum, Judex crederis, libera me Domine…
Я ведь почти поверил, что в ней есть свет.
Отец Эван много лет не читал молитвы – считал себя не в праве обращаться к Нему. Ломая крылья, он не свободы хотел, - покоя. Это не было предательством, но значило признать свою слабость, недостойность.
Он страшится разговора с Богом как страшится объяснения тому, почему столь безжалостно рушилось то, что он стремился защитить - слишком много выпало испытаний верности на его долю, и сомнение, надёжно им запертое, может не выдержать ещё одного такого испытания.
- Ага. Ты скажи ещё, что не разочаровался в Нём…
- Не тебе судить меня. И тем более – не тебе судить Его. – Ровно. – Я никогда от Него не отказывался.
- Но…
- Я не буду говорить об этом. Наверное, ты уже сама поняла, что вам не удастся меня обратить.
Преподобный смотрит в окно – дымно-голубой квадрат осеннего неба; с порывами тёплого ветра в комнату врываются коричневатые уже яблоневые листья.
Шэйдэ мягким, едва уловимым движением перепрыгивает с кресла на подоконник.
- Дурак ты, Ремингтон… Я с самого начала это поняла. Я же… - замолкает - как-то по-детски обиженно.
Отец Эван долго-долго смотрит на кошку. А потом вдруг улыбается – самыми уголками губ.
- Не в том месте ты родилась, девочка. И не в то время.
Что? Это он – меня – девочкой? Ангел, мать твою, я уже не понимаю, кто тут кого жалеет! Я уже вообще ничего не понимаю…
- Слушай, - великосветским тоном, как ни в чём ни бывало, - давно с тобой так?
- Что? – сдвигает тонкие брови.
- Вот здесь. У тебя болит. – Шэйдэ осторожно прижимает ладошку к белому свитеру – слева.
- Не замечал за демонами способности к диагностике! – тихо смеётся.
- Говорю же, дурак ты… Кошки всегда чувствуют боль человека.
- Жаль, что кошки не могут такое вылечить.
Ремингтон улыбается, безмерно-серьёзными омутами чернил – глаза.
- Это ещё почему? – упрямство таланта затмевает ей очевидное.
Дурак, дурак!.. Чёртов рыцарь, зачем ты запираешься в этой безысходности? Как ты посмел смириться?..
- Не надо. – Преподобный мягко отклоняет ладонь Грешницы, начинающую излучать едва заметный золотистый свет. – Ни к чему это.
Ни к чему это, девочка. Разве ты не понимаешь – между нам ненависть, и усталость, и твоя кровь на моём клинке, и мои бесчисленные потери…
- Ненавижу вас, Светлых, - она задерживает свою руку в холодных пальцах. – Ломаете себя, а потом обвиняете во всём нас. Софисты. Идиоты. Великомученики хреновы.
Тишина – сизо-сиреневым фарфором, хрусткие листья на подоконнике, небо – пастелью – к закату. Головокружение, нежность – тихо-тихо, чуть чувствуемым биением пульса, переплетением пальцев. Не-сбыться, не-возможно, не-понять – острые, звенящие «не» серебряными иглами вонзаются в кожу.
Что же ты сделал с собой, ангел?..
Что ты - со мной сделала?
Сонное тепло прикорнувшей вечности, клубочком свернувшейся в углах, утомлённость медовой осени на излёте - эти нерассказанные, беспомощно-обречённые мгновения оседают на ресницах седоватой пылью.
Светлые прядки, тёмные…
- К чёрту такие крылья…
- Ты сожрала мой двухнедельный запас еды.
- Сам дурак…
- Уходи, пожалуйста. Всем, что у вас есть святого, прошу: пожалуйста, уходи.
- И уйду. В этой атмосфере деградации недолго и творческий кризис заработать. – И она не двигается с места.
- Да неужели ты не видишь? – по старой привычке читает меж строк; страдальческий излом бровей. – Я уже фактически мёртв. У меня внутри всё выстужено. Только память держит меня здесь, из-за неё я не могу уйти. А мне бы так хотелось…
Кошка разглядывает пол с маниакальным интересом, словно желая запомнить каждый завиток развода.
- Шеф, милый, этот – профнепригоден. И зачем вы меня сюда послали? Нет, я понимаю, вы – любите посылать… но чтобы так вот изысканно…
Пандемониум побери, я не знала, что внутри что-то может так рваться.
- Уходи… - неосознанно-болезненным жестом он вскидывает руки к вискам.
- Да ухожу я, ангел… ухожу. Это страшно – говорить с мёртвыми ангелами. - Ни тени насмешки в вишнёвых глазах. Что-то другое.
Она исчезает мгновенно, как и подобает кошке, в последний миг чуть коснувшись губ убийцы своего, Эвана Ремингтона.
Преподобный опускается в кресло, бессильно закрыв глаза. Тихо опускается за горизонт мягкое осеннее солнце.

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Потрясающе...

Именно так. Потрясающе.

_________________
Здравомыслие не исключает безумия.(с)Стивен Кинг

*икнула* Сола - это кто?..

На то ты и Грешница.)
Фик потрясающий... нет, слов нет... мне особенно поэтические образы понравились... тоже люблю примерно так выражаться... Только у меня хуже получается... И юмор такой тонкий - прямо вот в самый раз, и в то же время добавляет драматизма почему-то...

Вот это - просто Вау!!! Шеф смеялся долго и коварно

_________________
I must not fear.
Fear is the mind-killer.
Fear is the little-death that brings total obliteration.
I will face my fear.
I will permit it to pass over me and through me.
And when it has gone past I will turn the inner eye to see its path.
Where the fear has gone there will be nothing.
Only I will remain.

Смотритель, о ужас, похвала, да от кого!.. Я потрясён. )
Eloida, спасибо..
Sansara, да-да, это вы, шеф. Это вот вам, вам! *невежливо тычет пальцем*
Спасибо, хотя, право, за эту оборванность не стоит.

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Gaba-Morto
Шеф доволен, и очень) Шеф распечатал и положил на стол)

И я люблю оборванность - полет мысли шире, ничего лишнего, только основные зацепки... эх, красота.... я плакал... и так, и от смеха...

_________________
I must not fear.
Fear is the mind-killer.
Fear is the little-death that brings total obliteration.
I will face my fear.
I will permit it to pass over me and through me.
And when it has gone past I will turn the inner eye to see its path.
Where the fear has gone there will be nothing.
Only I will remain.

Бурные продолжительные аплодисменты! *звук хлопающих в ладони рук* Что ж, отличный фанфик, то же потрясающее сочетание юмора и грусти "И зачем вы меня сюда послали? Нет, я понимаю, вы – любите посылать… но чтобы так вот изысканно…" У тебя очень хорошо получается писать про Шэду... Даже слишком... О! Кошак, признавайся! Где логово Грешников?!=)))))))))))))))))))))

_________________
...Подставить скулу под удар сапогом,
Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, нет в нем берегов -
Мы вышли на берег другой.
В душе - темнота, и в конце - темнота,
И больше не надо прощать ни черта,
И истина эта мудра и проста,
Как вспышка ножа у хребта.

А об этом вы узнаете в следующей серии...)

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Очередная почеркушка, не заслуживающая шапки. Не буду её делать, считайте, бунт на корабле. )
Да, я таки добралась до Дженая. Можете делать заявки, до кого мне добираться в следующий раз. )


Маньяк, говоришь. Не смотри на меня так. За собой бы следила лучше – так ведь и пожираешь Айона глазами!
Не твоё дело, говоришь – злая, гордая, - ничего не понимаешь. Это – другое.
Может, не понимаю, может – другое. Только что же ты, влюблённая моя, плачешь вечерами напролёт, забившись в самый тёмный угол? Что проходишь по галерее замка как каторжник сквозь строй, с высоко поднятой головой и сверкающими глазищами? А потом, когда не смотрит уже никто, срываешься и – бегом почти, надломленно – вниз, в лабораторию, жаловаться на нас, мужиков-козлов. А на следующий день эта язва меховая опять подкалывает почём зря. «Ничего, Дженай, тебе, должно быть, в карты везёт!» У, на шапки таких надо пускать!
А Айон как всегда – молчит, улыбается, будто знает про нас больше, чем мы сами. Раз – прядь с лица уберёт, переплетёт мимолётно свои пальцы с твоими: ну что ты, Ризель, опять? Какие глупости, ну что может случиться? И уже взгляд отвёл, и опять, наверное, думает на латыни…
- Тебе, Ризель, тоже в карты везёт, - говорю злорадно. – Сыграть нам, что ли, проверить, кому везёт больше?
…Потрясающе, но меховая мерзость ехидничает даже когда молчит.
Если бы ты могла испепелять взглядом, то испепелила бы не только меня, но и то место, на котором я стою. И вообще весь замок превратила бы в кучку пепла.
- Кто бы знал, Дженай, как ты меня достал… - цедишь.
Достал? Приятно слышать. Только не забудь, счастье моё, здесь только я твоего круга. Общая она у нас – гордость, не позволяющая якшаться с людьми, с которыми так носятся Айон и чёртова кошка. И презрение к людишкам этим – тоже общее. Так что заткнись, счастье моё, как бы ты меня ни ненавидела, нас всегда будет двое – из пятерых. И ты прекрасно это знаешь.
Тихо-тихо, мы Закрытый Клуб Идиотов, добро пожаловать! Меня снова застают за битьём казённой посуды, и слава всем богам, что это снова Видо. Этот ничего не спросит, только пригнёт своей лапищей к стулу: сам успокоишься или водой тебя облить? И – примиряющее так: небось сам с пола есть не захочешь…
И не возразишь ведь ему ничего! Видо – он такой. Молчит-молчит, а как скажет, так с ним даже Айон считается. Чёрт его знает, что там у него в душе: вроде и друзья мы с ним, а никогда не слышал, чтобы Видо говорил о себе.
Прекращал бы ты эти истерики, говорит. Давно пора привыкнуть.
А я не могу, не могу привыкнуть! Меня бесит эта чехарда: захотел – ушёл он от тебя, захотел – вернулся. И ты терпишь – гордая! А в очередной его период под названием «я вас люблю любовью брата» ты снова приходишь ко мне, садишься рядом, прямая, нервная:
- Вот только слово скажи. Убью.
И до боли стискиваешь мою руку.
И я молчу. Как идиот молчу. Да-да, мы Закрытый Клуб…
Маньяк, говоришь, не смотри на меня так. А как мне смотреть по-другому, если люблю я тебя, дуру бездушную? Такую гибельно-прекрасную, такую восхитительно-безжалостную…
…а я ещё не рассказывал вам про наш Закрытый Клуб?..
Везёт нам с тобой, счастье моё, в карты. В Новом Мире выиграем кучу денег, будем богачами. Только вот, думаю, нафиг мне такой Новый Мир, где моей мечте о коврике из кошачьей шерсти не суждено сбыться? Где я по-прежнему буду наслаждаться вашей чехардой и бить посуду по ночам? А раз в два месяца, в виде исключения, сидеть целый вечер на диване, осторожно прижимая тебя к себе; зная, что завтра ты ещё как следует отыграешься на мне за это.
Скажи мне, счастье моё: нафиг?

_________________
Нео, хочешь конфетку?

Gaba-Morto
Бунт на корабле? Где там мои брабантские кружева и револьвер...=)))))
А так - еще раз браво! Может, цикл рассказов создашь? По одному от каждого грешника?

_________________
...Подставить скулу под удар сапогом,
Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, нет в нем берегов -
Мы вышли на берег другой.
В душе - темнота, и в конце - темнота,
И больше не надо прощать ни черта,
И истина эта мудра и проста,
Как вспышка ножа у хребта.

Ах, позвольте мне ещё пару раз развести здесь сопли.
Насмотревшись клипов и начитавшись обсуждения несчастного Кроно, я таки решилась на очередную трактовку родственных отношений Грешников. Причём задачей было - впихнуть в один монолог все точки зрения про Айона, от "садюга и фанатик" до "нервная творческая натура". Задумывалось как на конкурс, но после написания я поняла, что это слишком позорно.
Вот. Всё. Я исповедалась. )


Брат.
Я очень много лет не называл тебя так – во имя моего отречения от тебя. Не предательства, нет, я не позволю тебе обвинять меня в предательстве! Не был ли предательством твой удар, Айон?
…И в рыжие лунные ночи в моей душе бьётся неразрешимая мысль: не был. Не был, я должен был понять это уже тогда – тонкий, нервный, натянутой струной – ты сожжёшь всё ради своей хрустальной мечты, даже себя; потому что мечта – лучшее, что ты в себе нашёл. За что ты будешь держаться как утопающий.
Ты никогда ни во что меня не ставил, брат. Ты – первый, ты – лучший; я не оспаривал это, я смирялся: гордость у нас одна на двоих, и находится она вовсе не у меня. Айон, я ненавижу тебя, ибо во мне всегда будет часть тебя, и я ничего не могу с этим сделать. Твоя кровь в моих жилах – грех страшнее всего, что я совершил. Айон, я ненавижу тебя, ибо мне никогда не хватит сил понять и принять твою мечту всепоглощающе, до последнего закоулка сердца, как делаешь это ты. Но тебе не сломать меня, я знаю, что прав. Я ведь прав…
Ты по-прежнему отдаёшь предпочтение белому - для тебя это не лицемерие, брат. Ты идёшь, ломая судьбы, ломая звёзды – и остаёшься в белом, прямой, точёный, звенящим клинком, мгновенным ядом. Ты остаёшься в белом, потому что идёшь к Ней, к хрустальной мечте, и чужая боль для тебя лишь ничтожный барьер. Я не могу так, Айон. Я не могу оставаться в белом, если мои руки в крови. И это не слабость, не слабость!..
«Если у тебя нет сил, Кроно, вот моя рука». В этом весь ты – усмехающийся: младший братец опять сентиментальничает. Тебе никогда не понять меня, брат, как целому миру не понять тебя. Ты первый, ты лучший, и я до последней капли крови буду бороться с твоей исключительностью, клянусь: я не позволю дорогим мне людям стать безжизненными ступенями к твоей победе…
…и самое страшное – вкрадчивый шёпот внутри: ты просто не понимаешь, в тебе нет смелости, чтобы понять. Ты не смог бы, как он – бросить вызов небесам.
«Ты смотришь в небо? Но небо прогнило до основания. Я хочу глотнуть воздуха и задыхаюсь. Неужели ты не чувствуешь этого? Всё это – ложь, грязь!»
Ты говорил: сослагательное наклонение - удел слабых. И каждую секунду я по-прежнему чеканю про себя: «если бы…». Если бы мне удалось разбудить тебя, брат. Если бы мне удалось дать тебе свет… Но даже Магдалена не смогла дать тебе света. Ты оттолкнул его, уверенный: свет – это грязь.
Я не могу разбудить тебя, Айон, значит – я буду бороться.
- Где тот Кроно, которого я называл братом? – спокойный, насмешливый голос, переворачивающий во мне всё.
«Скажи, что это был очередной приступ неверия, скажи, что понял меня, наконец. Что снова доверяешь мне свою жизнь. Скажи – и я поверю», - твои глаза не просят – требуют.
- Я не такой, как ты!
Я не такой, как ты, то, что ты делаешь – страшно! Я сжёг все мосты, и тебе не удастся их восстановить. Ведь ты не строишь – только рушишь.
Эта беспомощная паника в моём голосе омерзительна. Эти мысли слишком похожи на аутотренинг…
Ты никогда ни во что меня не ставил. Тебе нужен лишь покорный младший братец, идеальная машина убийства, и ты всё так же, как в ту минуту, удивлён – слегка приподнятые брови: как же так случиться могло, что я проглядел в нём бунт? Да и какой из него, к чёрту, бунтарь?
Так ведь, Айон?
«Детский сад, Кроно. Зависть младшего брата к старшему. Ты бесишься, я вижу. Бунт? Да это просто смешно».
Ты не понимаешь, не понимаешь! Ведь это совсем другое…
…я бы всё в жизни отдал, чтобы не слышать: а вдруг – понимает, и лучше тебя самого?
Я так устал бороться с тобой во мне, Айон. Я так устал ломать себя, обрывая воспоминания, накладывая запрет на слово «брат». Я умираю каждый раз, когда вижу тебя: руки в карманах, глаза к небу (прогнившему насквозь, лгущему), и – по-мальчишески зло – возвращайся, Кроно.
- Никогда.
«У нас семейное упрямство. Но это не упрямство, брат, это глупость».
- А у тебя – мания.
«Довольно», - ты спокоен и даже улыбаешься, но я знаю, чувствую – у тебя чуть дрожат руки. Ты ненавидишь, когда о хрустальной мечте отзываются неосторожно, чего уж говорить о таком определении. Ты любишь её болезненно, изводяще, безумно – сильнее, чем кого бы то ни было люблю я.
Да, я всегда ревновал тебя к мечте, Айон. Она отобрала у меня брата, и я ненавижу её. И меня пронзает ужас, когда я понимаю: твоя мечта – часть тебя, большая, мятежно, головокружительно владеющая тобой часть. Если и может подчинить тебя что-то, то это не Королева, не Бог, а только она – эфемерная, всемогущая и беспомощная одновременно.
Наверное, это к лучшему. «У меня нет брата», - я твержу эту фразу, как заклинание. У меня нет, нет, нет брата!.. Есть лишь лунатик, по серебряной струне упрямо шагающий к концу своей вечной войны. Которого я никогда не смогу разбудить.
…который, возможно, лучше нас всех.
Ты говорил: рассматривать мир под видом вечности – глупо. Ты говорил: вечности нет, всё либо умирает, либо вырождается.
Пусть. Я борюсь с тобой, Айон, чтобы Розетта хоть недолго была безмятежна и счастлива. Потому что хрупкое счастье одной-единственной девочки стоит для меня целого мира.
Отчётливым изображением, будто на самом деле – я вижу, как ты устало снимаешь очки, закрываешь рукой глаза.
«Как я мог ошибиться в тебе, брат? Как я мог не увидеть, что ты променяешь свободу – всеобъемлющую, крылатую, восторженную свободу – на оковы счастья земной девчонки? Как… как ты мог, Кроно, брат?»
Но это ложь, это просто ещё одна твоя полуночная ловушка, тонкая игра на моих чувствах, которые ты знаешь так хорошо. Это просто аркан, которым ты хочешь вернуть свою послушную машину убийства…
По крайней мере, так думать - удобно. Это даёт силу, которой мне так недостаёт с тех пор, как рядом больше нет твоей руки.
Я очень устал, брат. Знаешь, иногда мне кажется, что я недостоин тебя, потому что если ты падаешь, то падаешь в небо, если ты любишь, то любишь невозможное. Знаешь, я боюсь этих ночей. Знаешь…

И - через все года – ты протягиваешь мне руку:
- Позволь мне подарить тебе свободу, брат.
И каждый раз я сжимаю твои пальцы.

_________________
Нео, хочешь конфетку?

*рыдает* просто нет слов... Замечательно! Так им, ДУРАКАМ!

_________________
...Подставить скулу под удар сапогом,
Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, нет в нем берегов -
Мы вышли на берег другой.
В душе - темнота, и в конце - темнота,
И больше не надо прощать ни черта,
И истина эта мудра и проста,
Как вспышка ножа у хребта.